Ты, уставший ненавидеть - Страница 29

Его подняли ночью. «Вертухай» буркнул: «На выход! « – тут же откуда-то вновь появился страх. То, что ожидало его, – рядом…

В коридоре уже толпился десяток таких, как он, – сонных, небритых, растерянно озирающихся в беспощадном свете голых ламп. Их погнали куда-то по коридору, затем вниз по лестнице. Тут, в небольшом четырехугольном помещении, офицер, проверив всех по списку – всего их оказалось двенадцать, – указал вперед – в прохладную темноту двора.

Их ждал грузовик – большой, крытый. Охрана заняла место у бортов, оттолкнув особо любопытных, чья-то рука в гимнастерке задернула полог, мотор заревел, и грузовик дернулся с места.

Вначале все молчали, очевидно еще не придя в себя. Затем чей-то тихий голос не выдержал:

– Товарищи! Товарищи! Кто знает, куда нас? Куда нас?

– Молчать! – это сразу же отреагировал один из конвоиров.

– Товарищи! Скажите! – не умолкал голос, но тут же сменился стоном: один из охранников двинул наугад прикладом.

Вначале Юрий подумал, что их везут на суд, на это самое ОСО. Но была ночь. Даже большевистский суд едва ли заседает ночью. Он склонился к невидимому в темноте соседу и прошептал:

– Вас судили?

– Да… «Червонец» без права переписки… Этого человека судили… Его, Орловского, – нет… И всех их везут куда-то ночью, не оформив документы, не дав даже взять вещи. Страх вновь сжал горло – Юрий начал понимать. Ну конечно, он ведь слыхал уже об этом: «десять лет без права переписки», вызов ночью – и все… В висках стучало, по рукам прошла холодная дрожь…

– Товарищи, у кого ВМН? – негромко спросил кто-то, и словно эхо отозвалось в темноте: «У меня… у меня… у меня…» Вначале Юрий не понял, но память подсказала. Он слыхал и об этом. ВМН высшая мера наказания, или, как ее еще называли, «высшая мера социальной защиты».

Значит… Значит… Юрий до крови закусил губу. ВМН, «без права переписки», – это все означало одно и то же. То, что произойдет со всеми ними этой холодной сентябрьской ночью…

– Нет! – это крикнул тот же голос, что спрашивал вначале. – Нет, не хочу! Не хочу!

– Молчать! Молчать, сука!

Снова удар прикладом, стон – и вновь тишина, только ровный шум мотора, уносящий грузовик куда-то в ночь…

– Вылезай! – Команда последовала неожиданно, когда грузовик еще не успел остановиться. Очевидно, сопровождающие спешили. Спрыгнув вниз на асфальт, Юрий невольно оглянулся, но заметил лишь темный двор и еще более темный провал, возле которого стояли двое с винтовками.

– Становись!

Неровная шеренга замерла возле черного входа. Один из конвоиров очевидно, старший – наскоро пересчитал их и кивнул в сторону подземелья:

– Пошел!

Юрий шагнул в темноту и невольно зажмурил глаза. Под ногами были ступени – долгий ряд, затем они кончились, и дальше пришлось идти длинным темным коридором. Где-то капала вода, воздух пропитался сыростью, а вокруг стояла полная тьма. Конвоиры негромко чертыхались, но света никто не включал.

– Стой! – Они замерли прямо посреди неглубокой лужи, и тут вспыхнул луч фонаря.

Юрий постарался сбросить мертвое оцепенение. Все еще живое чувство любопытства заставило осмотреться. Они были уже не в коридоре, а в небольшом помещении с высокими стенами, по которым сочилась вода. Кроме конвоиров здесь был кто-то еще – тот, кто держал фонарь. Орловский успел заметить, что этот «кто-то» одет не в форму, а в черную кожаную куртку. Лица было не разглядеть, но поразили широкие плечи и огромные кисти рук с широко расставленными пальцами.

– Сколько? – Голос был хриплым, в нем звучало нетерпение.

Конвоир – тот же старший – что-то негромко ответил.

– Ладно! Давай подпишу!

Свет фонаря упал на какую-то бумагу, после чего конвоир козырнул и кивнул остальным. Те быстро вскинули винтовки на плечи и шагнули в темноту ~ обратно. Широкоплечий в куртке свистнул – и тут же в проходе появились еще трое таких же – широкоплечих и широколицых, с короткими кавалерийскими карабинами.

Теперь все стало окончательно ясно. Юрий прижался к холодной мокрой стене и закрыл глаза.

«Вот, значит, и все…» – эта мысль почему-то не испугала, словно все, что было вокруг: темное мокрое подземелье, замершие у стены смертники и равнодушные палачи в черных куртках, – больше не имело к нему никакого отношения…

4. ГРУППА «ВАНДЕЯ»

Сергей стоял посреди большого кабинета, прямо под портретом товарища Сталина, раскуривавшего известную всему миру трубку. В двух шагах от старшего лейтенанта находился длинный, покрытый зеленым сукном стол, за которым сгрудились десятка два мужчин в светлых гимнастерках. Большинство он не знал и только по ромбам или звездам в петлицах мог догадываться об их роли и влиянии в Большом Доме. Кое с кем Сергей, впрочем, уже успел познакомиться, а товарища Фриновского, с которым пришлось немало поработать в эти последние дни, можно сказать, знал уже давно. Сам нарком сидел во главе стола – маленький, сутулый, совсем не похожий на свои портреты и фотографии. Лицо товарища Ежова было хмуро, острые скулы, казалось, вот-вот прорвут пергаментную кожу, взгляд серо-голубых глаз направлен куда-то вдаль. Было непонятно, слышит ли нарком то, о чем говорится здесь, в его присутствии. Во всяком случае, последние полчаса, то есть за то время, покуда Пустельга делал доклад, Николай Иванович ни разу не показал, что он как-то заинтересован происходящим, хотя совещание было собрано именно по его инициативе и в его кабинете.

– У вас все, товарищ Пустельга? – Голос наркома был тих и невыразителен.

– Так точно, – как можно тверже ответил Сергей, стараясь не показать волнения. Волновался он сильно: все-таки докладывать на коллегии Главного Управления НКВД еще не приходилось.