Ты, уставший ненавидеть - Страница 8

– И вы считаете себя мудрее Всевышнего, – спокойно возразил отец Леонид. Вы думаете, что лучше него знаете, какую историю надо иметь России. Между прочим, апостолу Павлу тоже была не по душе власть кесаря Тиверия. А он все же сказал, что нет власти аще не от Бога. Нет – понимаете? А между тем, сей апостол был не смирен духом…

– Тиверий… – вновь усмехнулся Орловский. – Извините, батюшка, я по образованию историк. Разве это сравнимо? Тиберий казнил десяток сенаторов, а коммунисты…

– Разве дело в арифметике? – голос священника внезапно стал суровым. Если одна власть убила десять невинных, а другая – десять миллионов, значит, первая лучше?

– Нет… наверно, нет… – Юрий вздохнул и понял, что зря затеял этот бессмысленный спор. В конце концов, священник мог принять его за обыкновенного провокатора. Ничего себе тема для беседы на двадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции!

– Извините, – он покачал головой и встал. – Наверно, вы правы… Я пойду.

– Я вас не убедил, сын мой, – священник тоже встал и грустно улыбнулся. Вы уходите ожесточенным, полным ненависти. А этот груз нести опасно, особенно туда…

Он не договорил, но Юрий понял. Нет, отец Леонид не убедил его. Любить врагов… Даже в наивные евангельские времена это было уделом немногих, а сейчас, после Армагеддона…

– Погодите, – остановил его священник. – Свеча.

Орловский кивнул и шагнул к иконе, собираясь взять свечку и поднести ее к лампаде. И вдруг ему показалось, что он что-то напутал: его свечи не было. Вернее, на том самом месте стояла другая свеча, и она горела, успев уменьшиться уже почти на треть. Он поискал глазами: массивный шандал пуст, кроме этой свечи на нем ничего не было.

– Свеча, – растерялся он. – Она куда-то…

Отец Леонид неторопливо подошел к иконе, перекрестился и спокойно пояснил:

– Вы ошиблись, сын мой. Иных свечей тут не было. Это – ваша.

– Но… я не зажигал ее…

Орловский даже растерялся. На ум пришел давний рассказ, слышанный еще на втором курсе о том, что в средние века свечи натирали фосфором – для самовозгорания. Но он ведь купил эту грошовую свечку совершенно случайно…

– Я не зажигал… – повторил он, чувствуя себя каким-то обманщиком.

– Да, не зажигали, – все так же спокойно подтвердил священник. – Но это и не важно. Она горит.

Орловский помотал головой. В мистику он не верил, а к церковным чудесам с плачущими иконами привык относиться более чем скептически.

– Но как это? – не выдержал он. – Почему?

– Не знаю, сын мой, – отец Леонид внимательно поглядел на икону, затем на своего собеседника. – Вижу лишь, что свеча загорелась. Вам должно быть виднее, Юрий Петрович. Это – ваша икона. Это – ваша свеча…

Орловский был сбит с толку. Заговори священник о чуде или о чем-либо подобном, он был готов по привычке опровергать, спорить. Но то, что случилось, он видел своими глазами.

– Но… что это должно значить, батюшка?

Священник пожал плечами:

– Можете считать это знаком. Или напоминанием. Может, это ответ к нашему достаточно бестолковому диспуту… Юрий Петрович, не знаю, даст ли еще Бог свидеться… Прошу вас, что бы не случилось, забудьте о ненависти. Не берите этого греха на душу. Вы устанете ненавидеть, а сил на любовь уже не будет… Прошу вас…

Орловский не ответил, слова не шли на ум. Священник мгновенье помолчал, а затем широко благословил Юрия. Тот кивнул, невнятно пробормотал: «До свиданья», и уже повернулся было, чтобы уходить, но не удержался и вновь бросил взгляд на икону. Лик Георгия в неярком сверкании серебряной ризы на этот раз показался ему чужим и далеким, словно бывший младший командир римской армии на какой-то миг забыл о своем непутевом тезке…

Юрий еще раз кивнул и быстро прошел через полутемный храм к выходу. Сообразив, что в кармане пиджака все еще лежит пара свечей, он поставил их к первой же попавшейся иконе, наскоро перекрестился и через секунду был уже на улице, щурясь от яркого дневного света.

На душе было тяжело. Страх, гнавший его по улице с самого утра, теперь почти не ощущался, он словно спрятался, ожидая своей очереди, и вместо него в душе проснулись недовольство собой и отчаянный стыд. Орловский решил, что вел себя попросту безобразно. Он пришел в церковь, священник, почувствовав, что случайному гостю нужна помощь, обратился к нему, а он, всегда считавший себя воспитанным человеком, обрушился на отца Леонида чуть ли не с руганью! В голове пронеслись сказанные только что фразы, и Юрию стало совсем не по себе. «Погубили страну»! Смелым же он оказался в разговоре с беззащитным священником! И откуда только взялись такие выражения у него, интеллигента? «Банда», «разбойничья шайка»… О тоне, которым это все говорилось, вообще не хотелось вспоминать.

Юрий с детства не любил повышать голос – равно как и то, когда голос повышали в разговоре с ним. Даже в редких беседах с Терапевтом, когда вокруг было заведомо пусто и безопасно, он был всегда сдержан и спокоен даже если пересказывал то, новое, что удавалось узнать и что заставляло порой задыхаться от ужаса и гнева. И вот, сорвался – и где, в храме! Хотелось немедленно вернуться, извиниться – извиниться по-настоящему. Нет, он не был согласен с отцом Леонидом. Юрий считал, что имеет полное право на ненависть к врагу, но ведь он говорил со священником! У церкви своя правда, и поэтому священнослужителей не посылают в бой…

Он уже твердо решил вернуться, но, опомнившись, поднял взгляд – и замер. Двое, о которых он успел забыть, были прямо перед ним, у выхода из переулка. Очевидно, им надоело ждать где-то за углом, и теперь оба стояли здесь, прямо на брусчатке мостовой. Тот, что помоложе и пониже ростом, беззаботно покуривал папироску, и на лице его плавала блаженная ухмылка давно не курившего человека. Второй – постарше и повыше – тоже держал папиросу в пальцах, но не курил, а раздраженно вертел ее, словно его что-то в этой папиросе не устраивало.