Ты, уставший ненавидеть - Страница 70

– Консерватории, ~ подсказал Сергей.

– Ага. У них эти, ну, голоса – не хуже, чем у прочих, просто их не пускают никуда. Давят молодежь…

Да, лейтенант Карабаев явно был человеком дотошным! Даже Ахилло больше не возражал. Пустельга же, ни разу не слушавший «Аиду» в Большом, и вовсе не смущался старыми декорациями. Он вспомнил Ташкент, редкие гастроли третьеразрядных исполнителей, жалкую самодеятельность… «Аида» в Большом по сравнению с этим казалась чем-то недостижимым. Тем более бывший селькор уверял, что молодые выпускники консерватории поют не хуже корифеев…

Конец недели оказался неожиданно спокойным. После шумного совещания все стихло. Пустельгу никто не торопил, более того, его вновь пригласил Ежов и намекнул, что спешка в подобном деле едва ли необходима. По мнению наркома, его подчиненные в прошлый раз были слишком эмоциональны. Сергею не стоило принимать все близко к сердцу, надо лишь спокойно продолжать работу. Нарком обещал помощь – какая только потребуется.

Перемена тона была разительна. Что-то случилось. Кто-то заставил нетерпеливое начальство оставить в покое руководителя группы «Вандея»…

В субботу перед самым окончанием рабочего дня Пустельгу вызвали в хозяйственное управление и сообщили, что ордер на квартиру он сможет получить в следующий вторник. Новость сразу же подняла настроение. Не то чтобы Сергей мечтал жить в Столице, она казалась ему слишком шумной и суетливой. Но получить квартиру в его возрасте и в его звании, да еще после неполного месяца службы в Главном Управлении? Это было больше, чем то, на что Пустельга мог рассчитывать.

Про квартиру он решил покуда никому не говорить, чтобы сразу же пригласить своих сотрудников на новоселье. В общем, к воскресенью Сергей чувствовал себя вовсе неплохо. Все складывалось отлично – за исключением сущей мелочи – неуловимой «Вандеи». Впрочем, об этом можно временно забыть – хотя бы на один вечер…

В отличие от переполненного МХАТа, «Аида» не вызвала наплыва зрителей. Конечно, большой, потускневший от времени зал был почти полон, но пришедшие сюда сильно отличались от «премьерной» публики. В основном сюда пришли те, кого случайно занесло в Столицу: командированные, иногородние студенты, мелкая провинциальная интеллигенция. Вызолоченные, отделанные бархатом ложи были пусты, народ теснился на галерке, где билеты подешевле; первые ряды были также почти свободны. Сергея, впрочем, это не смутило: Большой оставался Большим в любом случае.

В зале начал медленно гаснуть свет, из оркестровой ямы неслись звуки настраиваемых инструментов, когда Ахилло, уже несколько минут оглядывавший зал в поисках знакомых, внезапно хмыкнул и подтолкнул Пустельгу:

– Отец-командир, взгляните! Ложа справа… Сергей обернулся. Темнота уже окутывала зал, но он успел заметить бледное знакомое лицо, руку, лежавшую на барьере… Человек казался призраком, медленно исчезающим в подступавшей тьме.

~ Бертяев! – Пустельга даже привстал. – Не может быть!

– Почему – не может? – удивился Михаил. – Он обожает «Аиду». Ни одной постановки не пропускает… Почти уверен, что он в том же фраке… Эге, да он не один!..

Пустельге тоже показалось, что драматург сидит рядом с кем-то, чей темный силуэт едва заметен в глубине ложи. Но любопытствовать не было времени оркестр заиграл увертюру, тонко запели скрипки, и огромный занавес, украшенный золотыми гербами Союза, медленно пополз вверх.

Пели, вопреки всем опасениям, неплохо. Вдобавок дотошный Карабаев в очередной раз оказался прав:

исполнители были молоды и ничуть не напоминали тучных старцев и старух, изображающих на сцене пылких влюбленных. Радамес и Амнерис были красивы, еще не избалованы славой и успехом, а потому играли с охотой, от души. Впрочем, сравнивать Пустельге было почти что не с чем. Он лишь однажды слушал «Аиду» в Харькове, где гастролировала какая-то провинциальная труппа. О бывшем селькоре не приходилось и говорить: Прохор слушал музыку серьезно, чуть нахмурясь, словно присутствовал на важном допросе. Даже всезнающий Ахилло перестал снисходительно улыбаться: постановка, похоже, нравилась и ему.

Ударил фанфарный марш. Сергей, всегда испытывавший волнение от громкого, надмирного голоса труб, откинулся на спинку кресла, и тут его взгляд скользнул вправо, в сторону бертяевской ложи. Он вновь увидел драматурга: тот сидел, возвышаясь над невысоким креслом, его красивое лицо по-прежнему было бесстрастно и спокойно. Но Пустельга смотрел не на него.

Михаил не ошибся; Афанасий Михайлович был в ложе не один. Но ту, что сидела рядом с ним, Сергей менее всего ожидал увидеть на этом спектакле. Она была все в том же темном платье, и лицо ее казалось таким же бесстрастным и холодным, как у сидевшего рядом знаменитого драматурга.

Пустельга быстро отвернулся. В общем-то, в увиденном нет ничего невозможного. Та, которую он встретил на мхатовской премьере, тоже могла быть любительницей «Аиды». К тому же Сергей сразу понял, что они с Бертяевым давно знакомы…

В антракте Ахилло принялся допрашивать Прохора по поводу классовой сущности музыки Верди. Карабаев с самым серьезным видом осудил мелкобуржуазную ограниченность великого композитора, который игнорировал реальное классовое деление общества, что привело к забвению им пролетарского мелоса. Вдобавок бывший селькор осудил маэстро за согласие передать «Аиду» для исполнения в момент открытия Суэцкого канала очередной затеи мирового империализма. Сергей слушал этот научный диспут вполуха, хотя уже начал понимать, что подобная дискуссия – лишь обычное развлечение его коллег. Оба тоже играли свои маленькие роли – то ли для него, их нового начальника, то ли по привычке – для самих 'себя.