Ты, уставший ненавидеть - Страница 4

Юрий понимал это, но страх был сильнее. Конечно, правильнее всего остаться дома, еще раз осмотреть все, что он не успел сжечь вчера вечером, и, раз уж ничего не удастся избежать, сложить самые необходимые вещи, которые понадобятся там. Но Юрий вдруг представил, как он сидит в своей пустой маленькой комнатушке, а эти двое час за часом маячат у ворот, потом их сменяют другие, такие же одинаковые, в дорогих костюмах… Нет, этого выдержать он не мог. Страх вновь захлестнул сознание и бросил его прочь, в никуда, по улицам и переулкам Столицы…

Двое у ворот пропустили его, а затем неторопливо пошли следом. Они шли медленно, но умудрялись не отставать даже тогда, когда нервы окончательно сдавали и Орловский переходил на быстрый шаг, еле сдерживаясь, чтобы не побежать. Скрыться он не пытался, да и никакого плана у него не было просто шел вперед, то оживленными улицами, то полупустынными переулками, постоянно оглядываясь и заранее зная, кого он увидит сзади.

…Да, он опоздал. Вчера, сразу же после того, что случилось, он поступил правильно. Тогда уже все было ясно, и Юрий, первым делом убедившись, что за ним еще не идут, позвонил из автомата на улице Герцена Терапевту. Он уже не помнил, что говорил, но Терапевт сообразил все сразу и велел ему немедленно, не теряя ни секунды, ехать к центральному входу в ЦПКО. И вот тогда Юрий ошибся, и ошибка оказалась непоправимой. Он начал что-то говорить Терапевту о бумагах, которые надо еще раз пересмотреть, о том, что позвонит ему вечером, в крайнем случае – утром. Насчет бумаг он сказал неправду. Вернее, не совсем правду. Конечно, все, что касалось его книги, было давно уничтожено и передано по назначению, но на столе оставалось еще несколько папок с совершенно ненужным хламом – какие-то выписки еще студенческих времен, черновики того, что он писал, работая в Институте Народов Востока, и кое-что, собранное по просьбе самого Терапевта. В отдельной папке лежала его незаконченная старая рукопись. И все это надо было просмотреть еще раз, а лучше – уничтожить вместе с дюжиной чьих-то писем, все еще хранившихся в маленькой коробке из-под папиросных гильз. Да, это была правда, но вовсе не эти, в общем безопасные, бумаги заставили Юрия пренебречь приказом. Он солгал Терапевту – в первый и, вероятно, в последний раз в жизни. Просто этим вечером они должны были встретиться с Никой, и самое страшное, что Ника должна была прийти к нему – в его уже обреченный на запустение флигель. Конечно, еще все можно было исправить. Следовало лишь набрать ее номер, не смущаясь тем, что к телефону могла подойти прислуга или даже муж, – и все отменить. Но это значило, что, скорее всего, им больше не придется увидеться. По крайней мере, в этом страшном и бессмысленном мире… И он не позвонил – ни Терапевту, ни ей…

Уйти можно было ночью, но после их разговора, который сложился еще страшнее и нелепее, чем даже он опасался, сил не было ни на что. К счастью, порядок в бумагах он уже успел навести. Папки опустели, лишь свою незаконченную рукопись Юрий оставил: проблемы фольклористики едва ли смогут заинтересовать тех, кто придет за ним. На остальное сил не было Юрий уснул мертвым сном, а утром оказалось, что он опоздал. Опоздал непоправимо и навсегда…

Орловский оглядел переулок и только сейчас сообразил, куда занесло его бессмысленное блуждание по Столице. Да, там за углом он когда-то жил, а здесь, в самом конце переулка, находился маленький храм – их семейная церковь, в которую он часто ходил в детстве. Бывал он в ней и после – хотя и не так часто. В последний раз он заходил сюда два месяца назад…

Юрий оглянулся: в переулке появились прохожие, но тех двоих по-прежнему не было. Преследователи не спешили. Возможно, они тоже сообразили, где оказались, и теперь предпочитали просто выждать…

Да, два месяца назад он зашел сюда. Тогда Юрий хотел повидать отца Александра и боялся опоздать, поскольку весной этого страшного года после очередного выступления Емельяна Ярославского в Столице вновь стали закрывать еще уцелевшие храмы. Орловский опасался, что маленькую церковь в переулке просто уничтожат. Он ошибся, храм уцелел, но отца Александра в нем уже не было. Старого священника, тридцать три года назад крестившего маленького Юрия, арестовали как раз накануне. Его сменил другой настоятель – и Орловский понял, что заходить в эту церковь уже не имеет смысла…

Да, это было два месяца назад… Юрий оглянулся еще раз и медленно двинулся вглубь переулка. В церковь он решил не заходить, но хотелось еще раз просто постоять у входа. Орловский не считал себя верующим, но этот маленький храм оставался тем, что еще связывало его с давно оборвавшейся прежней жизнью. Отец, мама, брат… Юрий стиснул зубы и заставил себя не думать об этом. Сейчас нельзя – он вспомнит о них позже, когда уже будет нечего бояться…

Юрий медленно шел по переулку, и страх, казалось, покидал его, оставаясь позади, на людной улице. Собственно, чего бояться? Еще много лет назад, после первого ареста весной двадцать седьмого, он понял, что такие, как он, «бывшие», не выживут в отечестве мирового пролетариата. Что ни ему, ни его друзьям не простят их отцов и братьев, защищавших Родину на фронтах мировой и гражданской. А четыре года назад, летом 33-го, когда он написал первые строчки будущей книги, Юрий ясно понял, что пути назад уже нет и он стал попросту смертником. То, что он делал, отрезало всякий путь к отступлению. Помнится, Терапевт, с которым они познакомились как раз накануне, спросил его об этом – осторожно, словно разговаривал не с подпольщиком, а действительно с тяжелобольным. И Юрий ответил ему, что все понимает, но не боится.