Ты, уставший ненавидеть - Страница 25

Уходить из Музея было некуда, да и едва ли его теперь отпустили бы просто так. Аресты продолжились. Аверх заселял пустые кабинеты какими-то никому не известными людьми, и вскоре из старых сотрудников осталась едва ли четверть. Две недели назад стали поговаривать, что Аверх станет директором, – и никто уже не удивлялся.

В третий раз Духошин вызвал Юрия как раз накануне собрания. В ответ на очередной отказ начальник Первого отдела сочувственно покачал головой, но вновь ничего не сказал…

Сережа Кацман и Вася Иноземцев, недавние выпускники университета, работали в отделе, которым руководил сам Аверх. Что-то там произошло: поговаривали, что они возмутились какой-то очередной глупостью, которую изрек Соломон Исаевич. За два дня до собрания Аверх столкнулся с Юрием в коридоре, поинтересовался его делами, чего не случалось еще ни разу, и внезапно предложил выступить против «некоторых научно некомпетентных сотрудников», которые, по его мнению, ведут в Музее вредительскую работу. Орловский тогда попросту ничего не понял и предпочел побыстрее закончить неприятный разговор.

Все стало ясно на самом собрании. Аверх выступил с докладом, но, не дочитав текст до конца, внезапно отложил его в сторону и обрушился на «банду вредителей-троцкистов», которые, как он выразился, «свили гнездо» в стенах Музея. Когда он назвал фамилии, по залу прошел робкий гул, который тут же испуганно и стих. Кацман и Иноземцев сидели бледные, и вокруг них уже начал образовываться вакуум: стулья пустели, словно ребята внезапно заразились чумой. И тогда Юрий не выдержал. Теперь уже, вспоминая этот день, он понимал, что его речь едва ли что-то изменила, а если изменила, то лишь его личную судьбу. Сразу же после него вновь выступил парторг – и теперь в «троцкисты» был возведен сам Орловский… Затем, как и полагалось, на голосование был поставлен вопрос о возможности пребывания «банды вредителей» в числе сотрудников Музея. И, как обычно, все руки взметнулись единогласно, впрочем, за одним исключением. Профессор Орешин, все собрание, казалось, дремавший, голосовал против…

Дальнейшее складывалось вполне логично. Аверх – или тот же Духошин по его приказу – позвонил в Большой Дом. Последовал обыск – и «тайный троцкизм» Юрия мог считаться доказанным. Ребят взяли, очевидно, сразу, а за Орловским решили проследить, хотя и недолго – всего сутки. Вероятно, бумаги на его арест были попросту еще не готовы.

Что же, «кви продест» – римское право давно нашло верную формулу. Единственным человеком, которому было выгодно разоблачение врага народа Орловского, был, естественно, товарищ Аверх.

Юрий еще раз вспомнил содержимое конверта. Будь он действительно троцкистским нелегалом, то, наверно, хранил бы не старые брошюры, а кое-что поновее – хотя бы экземпляры «Бюллетеня оппозиции», издававшегося изгнанником в Париже. Или его нашумевшую книгу о сталинской школе фальсификации, которую как-то показывал Юрию Терапевт. Но, очевидно, те, кто спешил «подставить» Орловского, сами не имели подобной литературы. Зато у них было кое-что из старого троцкистского хлама…

И тут Юрий вспомнил случайный разговор, слышанный еще год назад. Один из его коллег с горькой усмешкой заметил, что Аверх так старается, дабы замолить собственные грехи: в 20-е годы будущий «красный профессор» сам был активным троцкистом. Если это так, то понятно, откуда взялись нечитаные экземпляры «Уроков Октября».

Да, очевидно, это было именно так. Но доказать это невозможно. Он, конечно, мог отплатить Аверху той же монетой, сообщив следователю все, что знал о ретивом парторге. Но это лишь слова, которые мало значили против улик. Скорее всего, Юрия попросту обвинят в клевете – и крыть будет нечем.

Нет, так ничего не докажешь. «Красный профессор» продумал все досконально: брошюрки перевешивали любые умозаключения. Так сказать, «корпус деликти»… Брошюрки… В сером, неважно склеенном, к тому же бракованном конверте…

Внезапно мысли Юрия зацепились за этот проклятый конверт. В первый момент ему показалось, что он уже где-то видел его – или нечто очень похожее. Конвертов в мире много, но этот имел характерный рубчик – и этот рубчик не выходил из головы. Точно! Юрий уже видел конверт с точно таким же браком, причем совсем недавно. Оставалось вспомнить – где.

Дома… Нет, в его флигеле таких больших конвертов вообще не было. На почту он давно не заходил. У Терапевта он тоже не был больше трех месяцев, они обычно встречались где-нибудь в парке или в музеях, если погода шалила… В гостях? Нет, он давно не бывал в гостях…

Оставалась работа – его Музей. Юрий начал тщательно вспоминать. Фонд… У него лежал запас больших конвертов, но они были другие – из белой бумаги, без всякого брака. Соседний фонд… Канцелярия…

Юрий лежал на узких нарах, прикрыв глаза и стараясь сосредоточиться на этой, в данный момент самой главной проблеме. Он знал, он почему-то был твердо уверен, что вспомнит. Он может. Он должен, Орловский мысленно путешествовал по всем знакомым ему кабинетам. Перед глазами вставали одинаковые столы, груды папок, высокие шкафы у стен… Нет, не получалось. Конвертов с рубчиком не было ни у его коллег, ни в дирекции, ни в канцелярии.

Юрий закусил губу, стараясь сообразить, в чем ошибка. Может, стоило не вспоминать чужие столы, а представить себе сам конверт. Вернее, конверты он вдруг понял, что видел не один такой, а целую груду. Конверты лежали в беспорядке, и он тогда обратил внимание, что на каждом из них был этот характерный дефект. Да, целая группа конвертов лежала на столе, и он еще подумал тогда, что в подобном заведении такой брак, наверно, недопустим, и удивился…